Прерывисто выдохнув, Хорес потер отросший загривок широко раскрытой ладонью; отражение в вывернутом на себя салонном зеркале косилось на него загадочной помесью коммерческого лица hugo boss и забомжевавшего на месяцы наркомана. Ледвилль всегда действовал на него угнетающе, как действуют, например, больничные стены или внеклассные часы, вынесенные в качестве наказания за курение под школьной лестницей. Он полагал, что преследование с развязкой в каком-нибудь региональном овраге это самое страшное, что последует в обозримом будущем, если предпринять неосторожный шаг, но разрушительность, с которой действовала скука, была сюрпризом из категории тех, что не нравились Хоресу. Он посвятил веселью и праздности последние десять лет, и он не верил в тоску, как люди не верят в науки или божественные начала, однако “тоска” была именно тем диагнозом, который, спустя недели запойного отрицания, он себе поставил. Настоящей ценой выживания оказалась смертельная скука, а надо было всего-то залечь на дно и переждать, пока конфликт между атлантами игорного бизнеса не исчерпает себя, и все проштрафившиеся шакалы, типа Монахена, не попадут под амнистию.
Ледвилл. Городок на обочине жизни, принимающий любое отребье. Его первоначало и место, куда с наивеличайшей вероятностью Хорес вернётся подыхать, по самозабвенным расчётам, лет через шестьдесят, однако все теперь располагало к тому, чтобы начать репетировать свою собственную смерть пораньше, пока фортуна наградила его передышкой за хорошую службу. Мать настаивала считать это время “передышкой”, и Монахен не торопился разделять её мудроженственные взгляды на ситуацию. Облава в Денвере инициировала цепочку событий, пустивших первоначальные планы Хореса затеряться в местечке поприятнее, наперекосяк, и (обычно талантливый в импровизациях) он рванул к югу штата, подальше от огней суетливого мегаполиса. Никто не предупредил, что переговоры людей Кэт Ливингстон и денверской пародийной cosa nostra покинули мирное русло, и последние, не теряясь, принялись скрести по сусекам той же ночью, выгребая долги и отламывая хвосты тем, кто по праву вовлеченности в игорный бизнес довольно безнаказанно грел на них руки последние четыре года. Неверие сыграло с Хоресом плохую шутку: когда повеяло палёным (за пару недель до главных экшен-сцен), он не задёргался, как надо бы было задёргаться, оперативно свинтив, к примеру, в Эквадор на полгода, до звонка тёти Кэти с новостями о том, что всё улажено, и его имя больше не выведено алым в расстрельном списке. Мало кто верит в охоту на себя, пока кто-то поблизости не взводит курок. Кто-то довольно близкий до этого момента.
Всё, что носило отпечаток цивилизованности, теперь веяло на Хореса паранойей; он больше не мог доверять никому, с кем прежде вёл дела, кроме Большой Чайки, чьи благонадёжность и покровительство произрастали из родственной связи, или хотя бы того, что Кэти сама вырастила из него первоклассное жухало для любимой себя. Ему помогли добраться до Ледвилла и разобраться с кровотечением, которое могло стоить Монахену всего, но на данном этапе всесилие Ливингстон иссякало: все ресурсы игорной структуры теперь тратились в подпольную коррумпированную войну с разборками практически гангстерскими и расстрелами изменников на пустырях. Дикость обитания поблизости с большими, просто огромными деньгами выглядела именно так. Хорес не хотел принимать участие в этой паучьей драке за право поснимать всех мошек с паутины, он хотел балагурить и веселиться, но что-то с лета две тысячи шестнадцатого больше никто не смеялся. По настоянию специалистов, работавших на тётку, он изничтожил все технические выходы на себя, начиная с мобильных и банковских карт (что не вполне укладывалось в его затуманенную стрессом голову, ведь в шулерских кругах никто достоверно не знал реальных данных разгильдяя, игравшего под литературным прозвищем “старый кот”, но сисадминам виднее). Прогресс, сделавший последнюю редакцию человечества великим, мог одномоментно стереть человека с лица техноцивилизации. Выдыхая с облегчением после устоявшегося затишья, Хорес еще не предполагал, что ему может настолько не понравиться обратная сторона этой безопасности.
Растерев пересохшие от бессонницы веки, он сверил расположение часовых стрелок с тем, что видел в последний раз, когда смотрел на них. Время тянулось чертовски неторопливо, независимо от того, в какую часть этой тоскливой дыры Монахен помещал своё многострадальное тело: дома ли, в церкви ли, в хрЕновом седьмом линкольне, припаркованном у тротуара где-то неподалёку от укромного переулка, через который медицинская сестра больницы святого Винсента София Мортон возвращается с дежурств. Ему везде было одинаково погано, скучно, маятно и индифферентно, и чем же человек с обрубленными социальными связями, привыкший наводить шороху, купаться во внимании и мусорить деньгами, привыкший к пульсу и дарам американских мегаполисов, похожих на огромные торговые центры по своей сути, может занять себя в небольшом провинциальном городишке, застряв в нём на неопределенный срок без всего, исключая семью, почти наедине с собственной личностью?
Добив горчащие остатки кофе, он съехал на водительском сидении вниз, как подросток, уставившись через руль в темнеющее окно лидвелльской улицы, и попытался представить, как это для неё выглядело. Августовская ночь в маленьком городе в горах; у дома, смешивая лоскуты газона и дорожной гальки, останавливается пара автомобилей с неясными номерами, и взволнованный, но убедительный мужской голос после стука в две руки через дверь представляется полицией (детективом? федералом? потерявшейся старушкой? кем можно назваться в третьем часу ночи молодой женщине, чтобы она открыла тебе дверь?), но, когда предстаёт перед глазами, то не выглядит таковым, и тем не менее предпринять что-то уже слишком поздно. Потом, отлежавшись после геморрагической карусели, Хорес вопрошал у одного из быковатых попутчиков, во-первых, какого чёрта они выцепили не врача и почему сразу не патологоанатома или студентку первого курса медфака или ветеринара, что по функциональности в его ситуации одно и то же (Монахен не был недоволен тем, как справилась София, учитывая обстоятельства, но вероятность попасть в руки профессионального неликвида, которая его обошла, наталкивала на фантазии, ведь шансов умереть в ту ночь было полно), во-вторых (и это вытекало из во-первых), где они раскопали так сходу пароли и явки на персоналию. В-третьих, как люди, обеспечивающие молчание обычно выстрелами в затылок, гарантировали его в исполнении медсестры, которой в виде исключения сохранили жизнь (кроме старого-доброго, но действенного аргумента Салли “Да кто ей блядь поверит?”). От Денвера до Ледвилла ровно сто миль неплохого дорожного полотна, на которых, лихача, можно разменять полтора часа езды. За полтора часа беспрерывных пасхалочек на “Бешеных псов”, опутанных цитатами из сцены с мистером Оранжевым на заднем сидении, от истекающего кровью Хореса осталось только человеческое подобие, которое номинально держалось на ногах. Солидная часть событий той ночи навсегда выпала из его памяти, а то, что чудом сохранилось, с каждым днём всё настырнее подталкивал!
о выйти на связь с девочкой, чтобы…эээ, извиниться? Для начала, за поездку с мешком на голове в гаражный кооператив на окраине, за Рассела, за его предупредительный выстрел в потолок и за обещание следующего – в неё, если истерика немедленно не прекратится. Через полуобморочное состояние сидевший у стены Монахен тогда травил какие-то плоские шуточки обо всём, что видел, балансируя на грани полной отключки. Он не боялся, поскольку страх вслед за всеми переживаниями отступили на задний план перед дурнотой, за которой через некоторое время бездействия с огнестрельным ранением должна была следовать кома. Какое-никакие воспитание подсказывало ему, что человек, которому ты обязан жизнью, заслуживал лучшего обращения (хотя другая, более рациональная часть Хореса догадывалась, что София была бы крайне признательна всем им за забвение), тем более Монахену было смертельно скучно и он не нашёл ничего зазорного в том, чтобы скатиться до наблюдения за человеком пару раз в неделю, не отрываясь от размышлений о том, как выразить собственную признательность за сделанное Мортон. В качестве оправдания симпатично выглядел вариант отделать до кровавых соплей её бойфренда, если тот завзятый мудак и даже не пытается шифроваться в этом, но он скоропостижно отвалился. Устав от бесполезной аналитики, Хорес принял решение выйти на диалог, потому что, как и было сказано ранее, чем ещё он может заняться и что София может ему за это сделать?
Караулить возле дома с начинкой из родителей и жениха не показалось Монахену хорошей идеей, поскольку дважды так повезти не могло; рядом с госпиталем тоже нет, поскольку вместо разговора получится игра в прятки на чужой территории с привлечением третьих лиц. А вот улицы Ледвилла..что может быть еще более равнодушным в такое-то время? Отколупывая дверь автомобиля, он напоследок ещё раз глянул на время: кто-то неприлично задерживался на дежурстве, а торчать в салоне ему надоело.
Когда эхолоцирующая темнота донесла до него слабые звуки шагов, Хорес выволок мятую пачку сигарет из кармана в предчувствии шоу. Перила на пороге одного из спящих домов, послужившие имитацией засады, немного врезались в зажившее плечо. Да ну ладно, он же просто парень, которого максимум что – так это попросят отвалить от понравившейся девушки, а он только сдвинет брови и вопросит, чего это она взъелась на предложение прогуляться? Прокатиться ей в прошлый раз же не понравилось.
Чутьё не обмануло, из-за угла действительно вынырнула София.
- Чёрт, а ты любительница опаздывать, правда? – Монахен укоризненно нахмурился, прикрывая огонёк зажигалки от сквозняка.
